Калмыкия Ньюс

Рассказ Санджи Балыкова «Две атаки»

Медленно, сотня за сотней, взвод за взводом, в облаке густой дорожной пыли, с песнями и свистом, шутками и смехом втягивался Зюнгарский полк в деревню, где ему выпало счастье простоять спокойно, без боев, больше недели. Полк постарался должным образом использовать стоянку.

Казаки стирали белье, чинили амуницию, стриглись, мылись, подковывали лошадей, подкармливали их, иные помогали квартирохозяевам молотить и веять хлеб, за что получали благодарность хозяек всякой снедью и не снедью.

Командиры сотен приводили в порядок запущенные хозяйственные дела, некоторые из офицеров успели съездить в Мелитополь и спустить все деньги, а большинство, тщательно приодевшись, повытащив из сумок и надев заветные серебряные погоны, нацепив шпоры, наперебой ухаживали за местными «дивчатами» и солдатками, которых здесь было немало, А главное, все своевременно спали, высыпались и ели.

Штаб полка стоял у местного фельдшера.

Когда командир полка с адъютантом, вестовыми и ординарцами подъехали к отведенной им квартире, их встретил квартирьер и хитро улыбнулся, доложил, что здесь лошадям и вестовым места нет, и что они будут во дворе через улицу.

— Почему ты такую неудобную квартиру выбрал? – спросил адъютант.

— Тут господин сотник, дюже красивая барышня и много книг, — смело ответил казак, видимо, знавший вкусы своего начальства.

— А.. он парень, оказывается, толковый, — заметил командир полка, слезая с коня.

Отдав лошадей вестовым, командир и адъютант вошли в домик, очень чистый внутри и для деревни прилично убранный.

Знакомясь с хозяевами, они молча залюбовались красотою их дочери, девушки лет восемнадцати-двадцати. Выше среднего роста, в меру полненькая, с привлекательно выраженными формами, она была великолепно сложена. Роскошные длинные каштановые волосы были заплетены в толстую косу. Огромные темно-карие глаза, окаймленные длинными ресницами, светились лаской и добротой. Густые брови точно были нарисованы художником. Все красивое южно-русское лицо ее украшалось аккуратненькой, черной родинкой на губе, так называемого «точечного» носика.
Познакомились с ней. Разговорились. Голос у нее был грудной – приятный, ласковый. Смех тихий и мелкий. Она оказалась народной учительницей.

И командир, и его молоденький адъютант в тот же день, как говорится, втюрились и принялись напропалую за ней ухаживать. Одни был молодой сотник, на нем красовались новые серебряные погоны, на груди болтался аксельбант, на ногах звякали шпоры, но он был смуглолицый, узкоглазый калмык. Его соперник молодой, красивый полковник, командир такого экзотического полка, как Зюнгарский, кадровый офицер, с офицерским Георгием на груди и вдобавок русский.

Красавица охотно болтала и с сотником, но явное предпочтение оказывала командиру. Поняв всю безнадежность своих чувств и видя, как серьезно увлекся его командир, адъютант на третий день перешел на другую квартиру и к командиру стал являться только по делам службы. Полковник, как крот, засел дома и никуда не выходил.

Наконец пришло указание немедленно выступать. Послав ординарца с приказанием по сотням, адъютант пошел к командиру с докладом. На его стук командир ответил не сразу, слышно было, как кто-то опустился на стул, а мягкие шаги другого человека удалялись в соседнюю комнату.
Получив разрешение, сотник вошел. Полковник сидел, но лицо его было бледно и рука, протянутая за бумажкой, слегка дрожала.

— Так… пишите приказание полку седлать и строиться на церковной площади, — рассеянно сказал он, прочитав приказание командира бригады.

— Приказание уже послано, господин полковник, — отвечал адъютант.

— Ага, ну так доложите, когда будет готов.

— Слушаю.

Полк, привыкший, вылетать по тревоге, через четверть часа стоял на указанном месте. Вернувшись к командиру вторично, сотник застал такую картину: Полковник все сидел на том же месте, по другую сторону стола сидела хозяйская дочь, против них, у дверей – отец и мать ее. Все молчали и были в сильном смущении.

Когда адъютант доложил командиру, что полк готов, медленно, певучим голосом заговорила мать.
-Не зна-аем.. мы тебя родили, вырасти-ли, дали образование, как могли, а теперь ты уже сам а не маленькая, понимать можешь все… Как живут те женщины, что при полках, ты видишь… Нравиться тебе их жизнь – на тачанка – езжай. Люди они чужие, дальние. Сегодня здесь, а завтра Бог знает, где… решай сама, а мы благословлять тебя не можем.

Водворилась тягостное молчание.

-Нет, — наконец, твердо выговорила дочь, — я не поеду… вы меня простите, я остаюсь.

-Жаль… извините, — пробормотал полковник и, сухо распрощавшись, вышел.

Не здороваясь с полком, невнятно дав «вольно», мрачно повел он полк. За всю дорогу, продолжавшуюся около часа, он не издал ни единого звука, кроме нескольких глубоких вздохов.

Когда подошли к указанному в приказе гребню, красные, неизвестно под чьим давлением, медленно, в порядке, отступали двумя длинными цепями. «Такую цепь одним полком не атакуешь», — думал адъютант, разглядывая красных в бинокль. Увидев полк, противник подался влево, сгущая цепи.

— Полк!… строй фронт.. марш! – неожиданно скомандовал командир. Стуча пиками, позванивая стременами, на рысях перестроился полк.
— Зюнгарцы!… непременно дойти! За мной, ура!! – заорал командир, бросая вперед, размахивая палашом.
— Ураа! А! а-аа! – подхватил полк, разворачиваясь на месте.

Затрещали выстрелы со стороны красных, затакал пулемет с противным «Дзинь! Дзинь!. Ударяясь оземь и подымая пыль, жужжали пули, но зюнгарцы стремительно пересекли долину, поднялись на бугор и , захватывая фронтом конец красной цепи роты в две, стали доходить до противника. Выстрелы трещали.

По следам Зюнгарского полка, там и сям, виднелись идущие обратно пешие люди с седлами на спине, одного убитого везли два казака на коне, положив поперек седла, уныло стояли раненые лошади, лежали убитые.

Впереди полка, с разинутым ртом, горящими глазами, мчался полковник.

Вдруг стрельба в лоб полку затихла, конец цепи, оторвавшись от остальной части, заметался, забегали люди, быстрее двинулся полк, чаще сверкали шашки, раздалось «ура» и миг… все смешалось.

Через минуту–две, зюнгарцы, подгоняя шайку пленных, на рысях стали отходить обратно.

Невзирая ни на что, командир бесстрашно довел полк до удара холодным оружием. Дальше держаться было нельзя, но зюнгарцам все же удалось отбить из-поду красных две роты.

В середине полка, поддерживаемым казаком под руки, ехал раненный командир. Ноги его болтались без стремян, он сидел, сгорбившись, держась руками за луку.

Прибыв на ночлег в другую деревню, и узнав, что полковник еще не отправлен, адъютант побежал к нему попрощаться.

-Потерь много? – спросил первым долгом раненый командир.

-Убит один казак, ранено пятеро: офицеров, кроме вас, ранено еще двое, но оба легко и остаются в строю: лошадей убито шесть, ранено девять.

— А пленных сколько?

— Пленных сто девяносто,- докладывал адъютант.

— Молодцы зюнгарцы… Я не думал, что они на этот раз выдержат такой огонь и дойдут за мной, — медленно и тихо проговорил командир полка, морщась от боли.

— Рана серьезная, господин полковник? — спросил сотник.

— В коленную чашечку, паршивая рана, — сказал стоявший тут же доктор.

— Сволочи… не могли убить. Вы сотник, пошлите завтра казака с этой запиской… можете читать… вы знаете, — проговорил раненый, протягивая адъютанту маленький клочок бумаги, когда кучер уже готовился трогать лошадей.

— Ну, прощайте сотник, ездите на моем жеребце, — добавил полковник, протягивая ему руку и давая знать трогать лошадей.

Прошло четыре–пять месяцев. Когда Зюнгарский полк был в Кабадже, в Турции, в штаб полка пришло известие, что полковник Бобров… после ампутации ноги умер в Константинопольской больнице.